Статья полковника В.В. Тиванова "Вот солдаты идут ..."

Тем, кто еще живой из ветеранов—финансистов и с кем пересекались мои пути—дороги по службе, желаю доброго здоровья, прекрасной встречи нашего общего праздника Победы.

О начале войны я узнал в тот же день — 22 июня 1941 г. Был праздничный день. Троица. Много людей собралось в районном центре. Веселое, радостное настроение не прекращалось до утра. Никто не думал, что война будет продолжительной и жестокой.

Народ был настроен патриотично: все едем на фронт, все отдадим для победы. Уже 23 июня толпы людей двинулись в центр, в райвоенкомат. Играли на гармошках, пели песни, танцевали. Люди шли в военкомат, не дожидаясь повестки на призыв в армию. Опасались, что не окажись сейчас, в эти дни в армии, не успеешь принять личное участие в разгроме фашистских полчищ. В то время подобные настроения царили повсеместно.

Летом 1942 года я окончил среднюю школу, мне было 17 лет. Осенью вызова из военкомата не пришло. Я решил проявить инициативу, пошел на прием к военкому. Рассказал, что с отличием закончил 10 классов, с учетом этого просил направить меня в военно—артиллерийское училище. Мне предложили ехать учиться в г. Киров, в эвакуированное туда Львовское военное пехотное училище (ЛВПУ). Меня успокоили, приободрили, сказав, что училище готовит и минометчиков, а это уже почти артиллерия. Так я оказался в армии ранее срока призыва, по существу, добровольно.

Надо сказать, что огромное военно—патриотическое настроение было и среди школьников. Ученики рвались на фронт, убегали из школы и «зайцами» на поездах и других видах транспорта продвигались в западном направлении. Их ловили как малолетних, они вновь стремились добраться до боевых частей. Такие непоседливые добровольцы были и в нашей школе.

Итак, я стал курсантом 15—й пулеметной роты ЛВПУ. Военная служба моя началась довольно своеобразно. Занятия с курсантами велись весьма интенсивно, свободного времени, по существу, не было. Учили нас главным образом тому, что необходимо делать и знать командиру взвода. Среди учебных предметов были: огневая, тактическая, строевая, физическая подготовка, штыковой бой, марш—броски, преодоление водных преград.

Все эти занятия, кроме занятий по уставам и физической подготовке, независимо от погоды проводились в поле либо на территории военного городка. На этих занятиях всегда были винтовки, пулеметы, гранаты и другое оружие. Учебные пулеметы надо было тащить на себе. Оружие было довольно тяжелым, особенно станок станкового пулемета «Максим» (свыше 30 кг). До сих пор помню, как первый раз этот станок повесили на мои худые, хилые плечи. Я стал падать. Хорошо, что товарищи поддержали. А с этим станком надо было не только идти, но и бежать бегом.

В организации жизни курсантов, как нам казалось, были и перегибы. Не разрешалось, например, иметь такие нештатные вещи, как носки, перчатки, шарфы, теплые ботинки. Вместо шерстяных носков выдавали портянки, вместо перчаток — не очень теплые варежки, вместо свитеров — нательные рубашки и т.д. В зимние месяцы мы очень мерзли, обмораживались, но все равно нештатную одежду иметь не разрешалось.

В конце августа 1943 года, по боевой тревоге почти все роты училища погрузили в вагоны, и эшелон двинулся на запад. Офицерских званий не присвоили. Так мы в курсантской форме одежды прибыли на Западный фронт, в 184—ю стрелковую дивизию. Она дислоцировалась в то время в Смоленской области.

К передовой мы продвигались ночью, марш—бросками по 20 — 30 км. Беспрерывно шел дождь. Промокли, как говорят, до нитки. Шли с полной боевой выкладкой. Каждый нес винтовку, шинель, патроны, гранаты, противогаз, котелок, каску, саперную лопатку и еще что-нибудь. Сейчас все не припомнишь. Осталась в памяти неимоверная, огромная усталость от этих переходов.

Несмотря на эти трудности, задача — вовремя прибыть на передовую — была выполнена в срок.

Прибыв в свою роту, мы сразу же стали искать своих земляков, наивно полагая, что земляк в беде не оставит. Громче всех извещали о своем прибытии в полк москвичи. Они быстро находили своих «родных» и рады были тому, что они теперь не одиноки, не «сироты».

Не скоро сходились деревенские ребята из сельской глубинки. Они были стеснительными, скромны­ми, немногословными, но исключительно исполнительными солдатами, верными товарищами.

Поскольку училище находилось в г. Кирове, то большинство курсантов было из Рязанской, Кировской, Горьковской, Владимирской и других областей. В боевой обстановке они показали себя отличными бойцами.

Мы много расспрашивали о боевой обстановке. «Старики» (20—летние ребята) уверенно говорили, что, если прибыло пополнение личного состава, то скоро начнется наступление. А как насчет людских потерь? — интересовались мы. И нам разъяснили несложную арифметику: продолжительность наступления 15—20 дней. Из трех бойцов один будет убит, второй — ранен, а третий останется целехоньким. Мы, трое друзей по школе, переглянулись, пригорюнились. Что каждого из нас ожидает? Конечно, все хотели быть третьими. Пророчества «стариков» оказались верными.

Наступление началось 16 сентября 1943 г., а закончилось 6 октября того же года, после 20—ти дней боев боеспособных бойцов осталось очень мало.

Шестого октября меня тяжело ранило, когда вместе с заместителем командира взвода с заминированного поля я вытаскивал подорвавшихся солдат и офицеров. Несколько ранений сразу, один осколок от гранаты затронул левое легкое. Спасли мне жизнь мои товарищи. Они перевязали мои раны, использовав для этого не только медицинские пакеты, но и чистое солдатское белье.

Вот они самые лучшие из лучших, надежных и верных друзей:

Борис Замятин. Остался жив. Участвовал в войне с Японией. После войны избирался первым секретарем райкома партии, руководителем общества «Знание». Инвалид войны.

Аркадий Гвоздев. Остался жив. Инвалид войны. После увольнения из армии активно трудился на поприще сельского хозяйства.

Владимир Иордан. После войны закончил военное училище иностранных языков. Выполнял правительственные задания в ряде зарубежных стран.

До сих пор мы поддерживаем связь, перезваниваемся, переписываемся, встречаемся в Москве.

Об организации эвакуации людей с минного поля надо сказать особо. Полк был уже небоеспособен. Командир полка отдал приказ об отводе остатков полка в тыл. Начальник штаба полка решил разместить эти остатки на берегу озера. Немцам нетрудно было догадаться, что берег озера — это прекрасное место для минирования. И, действительно, вскоре после начала размещения личного состава на берегу озера, начали рваться мины. Все больше слышались крики о помощи. Подрывались саперы, медицинские сестры, солдаты, сержанты и офицеры. И особенно жалко было смотреть на раненных девушек—медиков. Они плакали, просили помочь, звали своих матерей. Смерч огня и железа не прекращался долго. К сожалению, эффективные меры помощи раненым были приняты не скоро. Надо сказать всю правду и о том, что не все бойцы спешили на помощь к озеру. Некоторые, наоборот, пользуясь зарослями, скрытно уходили, уползали подальше от этого очень опасного места.

Мой заместитель командира взвода сказал мне: «Виктор, надо идти на минное поле, перевязывать раненых, вытаскивать их наверх подальше от озера». Конечно, страшно было шагать по такой опасной земле, мне ведь было всего 18 лет! Но долг и милосердие взяли верх. Мы подхватили раненого сапера и пошли обратно, наверх. Заместитель командира взвода наступил на «прыгающую» мину. Он получил много ранений. Мне тоже досталось крепко. Несколько осколков и сейчас находятся во мне, ежедневно напоминая о той кровопролитной, жестокой войне.

Из массового подрыва солдат в этой сложной обстановке можно сделать некоторые выводы.

Не все солдаты и сержанты вели себя достойно. В минуты смертельной опасности у них не хватило мужества, смелости, благородного риска. Не все честно выполняли свой воинский долг.

При ранении я временно потерял сознание, сам кричать, звать на помощь не мог, но слышал разговоры людей. На меня «натолкнулись» солдаты похоронной команды. К сожалению, оказывать помощь они не стали, сказав, что я ранен в грудь, из нее выходят кровавые пузыри, и что жить мне осталось не долго. Я остался лежать на земле. Лишь школьные друзья нашли меня, перевязали, «отвоевали» одно свободное место в повозке, положили меня туда и еще раненого командира саперного взвода. Вновь проявилось безответственное отношение к раненым: когда командир взвода перестал стонать, с повозки его сняли, решив, что офицер умер, и положили на обочину дороги.

Следующая очередь на «облегчение» повозки была моя. Я понял, что, если не буду подавать признаков жизни, то участь моя будет такой же. Я застонал изо всех сил и остался в телеге. Уже глубокой ночью меня привезли в медико-санитарный батальон дивизии. Здесь оказали первую квалифицированную медицинскую помощь. Оперировали меня в палатке. Я выздоровел, остался жив. До сих пор вспоминаю те трагические дни и не верится, что так было. Но на фронте и не такое бывало.

Участие в боях на Смоленщине позволило воочию увидеть всю жестокость войны, варварское, бесчеловечное отношение немецко-фашистских войск к русскому народу. При отступлении они сжигали все, что горит: дома, сараи, амбары, орудия производства, запасы зерна в хранилищах. Там, где были раньше населенные пункты, остались только печные трубы. Лишь по ним да еще не позаросшим пепелищам можно было определить, где совсем недавно были добротные жилища трудолюбивых русских людей. Высокие красного цвета трубы похожи были на огнедышащие чудовища, которые сжигали на своем пути все, что горит, в том числе и людей.

Нашими войсками фактически освобождались территории, на которых все было уничтожено.

Мне, 18-летнему деревенскому мальчишке, не верилось, что так безжалостно может быть уничтожено все созданное трудом человека. После войны ориентировочно подсчитаны наши потери за те годы. Они составили более одной трети национального богатства страны.

Мы понесли огромные людские жертвы, причем не только на фронте. Немецко-фашистские захватчики уничтожали стариков, детей, женщин, оказавшихся на оккупированной территории. Эти изверги не щадили никого. В одном освобожденном от немцев населенном пункте рядом лежали трупы погибших солдат и гражданского населения, видны были следы зверских, страшных истязаний, пыток и надругательств. Я был потрясен увиденным. Мне не верилось, что можно до такой степени потерять человеческий облик, хладнокровно уничтожать тысячи беззащитных людей.

6 марта 1944 г. меня направили из госпиталя в военный пересыльный пункт г. Горького, где мне предложили на выбор четыре должности: авиационный радист-пулеметчик, механик—водитель самоходной артиллерийской установки (САУ), курсант Ленинградского военного училища связи и курсант учебного мотоциклетного полка.

На первую должность не пропустила военная медицинская авиационная комиссия. От второй отказался сам ввиду ранения легкого, т.к. трудно дышать загазованным воздухом. Третья должность исключалась потому, что она не позволяла в ближайшее время вернуться в действующую армию. Мне было 19 лет, я стремился вновь оказаться на фронте. Четвертая должность, на мой взгляд, была самая подходящая. Она устраивала меня потому, что позволяла вернуться на фронт.

Мотоциклисты-разведчики

Обучались на трех видах мотоциклов: М-72 нашего производства, «Харлей-Дэвидсон» (американская машина, экипаж 3 человека) и одноместная английская машина.

В программе обучения было не только вождение, но и боевая, огневая и тактическая подготовка. Это очень пригодилось на фронте.

28 сентября 1944 г. мы прибыли на фронт, зачислили меня в 9—й гвардейский отдельный мотоциклетный батальон 11-го гвардейского танкового корпуса 1-й гвардейской танковой армии. Перед строем личного состава был вручен значок «Гвардия», который я храню до сих пор.

Батальон фактически являлся разведывательной воинской частью. Солдаты хвалились этим, по праву называя себя гвардейцами.

Батальон вел своеобразные боевые действия. Создавалась боевая группа, в которую включалось не­сколько танков, бронетранспортеров, бронемашин, одно—два отделения мотоциклистов. Батальон двигался, как правило, впереди основных сил. Приходилось действовать и пешим порядком. Так, при штурме Берлина для борьбы с фаустниками формировались боевые штурмовые группы, куда включались военнослужащие нашего батальона, в том числе мотоциклисты.

В ходе Берлинской операции меня наградили боевым орденом Красная Звезда. Для солдата это была высокая награда.

В 9—м мотоциклетном батальоне я служил с сентября 1944 г. по весну 1946 г. Вместе с другими воинскими частями участвовал в разгроме немецко-фашистских войск в ходе Висло—Одерской операции, освобождении Польши и в ходе Померанской операции вышли к Балтийскому морю. Советские войска вступили на территорию Германии, «в логово врага», как тогда говорили. В ходе Берлинской операции был взят г. Берлин.

Военный Совет 1-го Белорусского фронта обратился к воинам с призывом успешно завершить операцию взятием Берлина, не допустить при этом случаев мародерства, мщения немцам за злодеяния, которые они совершили на нашей земле. Мне вспомнился 1943 год, Смоленщина, пожары, пепелища, массовые убийства невинных людей. Но мы не могли пойти по пути мщения.

Вскоре, после вступления советских войск на германскую землю, немцы убедились в миролюбии наших воинов, оказывавших, при необходимости, им помощь. Можно привести сотни примеров такого поведения.

В Берлине мы с товарищами перебежали небольшую простреливаемую площадь и оказались на первом этаже просторной многокомнатной квартиры. Стали проверять комнаты, в одной из них слышались приглушенные разговоры. Мы открыли дверь и увидели ужасную картину. За круглым столом сидели три человека: мужчина, женщина и девочка 13—15—ти лет. Голова и руки женщины были в крови, на полу была лужа крови. Спасти ее было уже невозможно. Девочка протягивала свою руку к отцу и просила ее порезать. Мы подбежали к отцу и пытались отобрать у отца девочку. Он все же ударил ножом по руке девочки, но, к счастью, порезанными оказались лишь мягкие ткани. У себя же, как было видно, он все же порезал вену. Нужно было спасать девочку. Мы наспех перевязали ей руку. Я побежал через площадь к нашему военно—медицинскому подразделению, рассказал о состоянии девочки, и вместе с военными медиками мы поспешили в квартиру.

Советский солдат с немецкими детьми в Берлине

Девочку более основательно перевязали, положили на носилки и отнесли в полевой госпиталь. Спрашивается, нужно ли было рисковать жизнью, бегая по опасной площади. Однако миролюбивый характер, доброта русских людей диктовала такой ход событий.

Боевые действия закончились 1 мая 1945 г. Под охраной наших бойцов по улицам шли тысячи пленных немцев. Мы с нетерпением ждали известия об окончании войны, готовились к нему, вели заготовки продуктов для праздничного стола.

В 1945—1946 годах интенсивно шла работа по поиску кандидатов в военные училища и на различного рода курсы. Меня пригласили на одно из совещаний по отбору кандидатов на курсы офицеров финансовой службы. Я подходил по всем параметрам: образование, фронтовик, возраст. Однако я отказался наотрез поступать на курсы, так как было твердое намерение стать учителем.

Начальник отдела кадров корпуса подполковник Сорокин пригласил меня на индивидуальную беседу. Он предложил мне краткосрочный отпуск с целью ознакомления с материальным положением родителей и их возможностями оказания мне помощи в течение 4-х лет.

Третье принципиальное изменение в моей жизни — 1954 год: я был назначен преподавателем Военно-финансового училища. Сбылась моя мечта — я стал преподавателем и посвятил «учительству» значительную часть своей жизни.

 Полковник в отставке В.В. Тиванов выступает на заседании кружка Военно-научного общества кафедры финансов
и управления банковской деятельностью в ВС Военного финансово-экономического университета. 2001 г.

Источник: Военные финансисты в Великой Отечественной войне. Вклад в победу. - М: 2005. - 414 с.

ТИВАНОВ В.В.  "ФИНАНСЫ РУССКОЙ АРМИИ"

Читать главы: ФИНАНСИРОВАНИЕ АРМИИ В РУССКО-ЯПОНСКУЮ ВОЙНУ ФИНАНСЫ АРМИИ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Библиографическое описание

В.В. Тиванов. Финансы русской армии (XVIII век – начало  XX века). – М.: ВФЭФ. – 1993. – 254 с.